Глас вопиющего в пустыне. Короткие повести, рассказы, фантастика, публицистические и философские эссе - Любовь Гайдученко

Но Аделаида, честное слово, не годилась для такой неистовой любви Господа Бога!!! Все его суровые «уроки» она воспринимала так, как если бы попала в лапы маньяка-садиста.

А впрочем, все это бредни! Ну какое там ещё Сверхсущество со Сверхразумом будет заниматься какими-то букашками, все устремления которых сводятся к желанию вкусно пожрать, набить карманы баблом, плюнуть в морду соседу и в таком роде?.. Просто эти букашки обладают немерянной, прямо-таки безразмерной манией величия – возомнили о себе, что их создал добрый и всемогущий дедушка, и уж сколько тысячелетий пытается наставить их, детей своих неразумных, на путь истинный, и грозит им божественным перстом: «Не грешите! Возлюбите ближнего своего!»

А они всё грешат да грешат, и любят только себя, вот как смешно получается…

Cogito absurdum est.

И на хрена ж пожилой тетке Аделаиде копаться в своей душе в поисках этой дурацкой Истины?! И что самое глупое – и в молодости она делала то же самое, а надо было жить, а не умствовать!

Впрочем, жить-то было не с кем – вокруг была одна «мелочь пузатая», не достойная высокоумной девушки Адели. А какой-нибудь высоколобый интеллектуал, во-первых, ей не встретился, а во-вторых, может быть, ещё и счёл бы её дурой. Употребить-то он её, может, и употребил бы пару раз, а вот чтобы пригласить в спутницы жизни – это вряд ли.

В общежитии, впрочем, Аделаида была не так уж плоха: не любопытна, не навязчива, уважала чужие привычки (если кого вообще уважала!), никогда не была упрямой спорщицей, как, например, Манечка, которая обожала делать всё наперекор.

Но, несмотря на такой широкий спектр положительных качеств, не любили её, ох, не любили! И что самое главное, никто, совсем никто не захотел принять Аделаидину любовь – никому она не оказалась нужной, вот в чем убедилась Аделаида за свою не так уж и короткую, скорее, уже давно клонившуюся к закату, жизнь.

А Аделаида умела любить… И требовала того же от встречавшихся ей на жизненном пути. Ну, конечно, не словами требовала, а всем своим существом. Сама отдавалась без остатка – и требовала того же от другого. А люди так не умели… Не все же, далеко даже не все обладали такой цельностью натуры, как она.

И от дочери, видимо, многого требовала. А та тоже не была «жертвенной личностью», а просто обыкновенной, заурядной. Ещё в детстве очень любила всякие тряпки (в то время, как Аделаида была аскетом по натуре и презирала все эти бабские штучки – тряпки, косметику, цацки), всяческие мелкие удовольствия для примитивов, не любила читать «умные» книжки (а Аделаида пыталась заставлять это делать), любила помотаться без дела на улице, поваляться и поспать, посмотреть какую-нибудь полную фигню по телевизору, поболтать с глупенькой и пустой девкой – своей подружкой Нинкой…

Эх, да что толку в этих запоздалых сожалениях, раскаяньях? Никому теперь всё это не нужно – жизнь прошла, как будто её и не было, и ничего после неё не осталось, совсем ничего, никакого следа. И даже если бы Аделаида в итоге выдала что-то такое гениальное («на выходе», как говорят кибернетики) – идею ли, книгу ли, всколыхнувшую инертную и равнодушную массу, или какой-то геройский поступок совершила (как в американских фильмах любят показывать – герой-одиночка спас человечество) – всё равно бы от этого ровно ничего не изменилось. Ни на йоту, уверяю вас, мой обожаемый читатель – вы мне начинаете сильно нравиться: то ли любопытства у вас выше крыши, то ли автор все-таки чем-то зацепил вас, рассказывая о какой-то странной бедолаге, мыкающейся по этой жизни, но вы дошли почти уже до конца, а любой автор будет счастлив, если смог

заинтересовать кого-то – это уж железная истина, с которой не поспоришь!

И ведь всё время мы с вами ходили вокруг да около, никакой, так сказать, конкретики. И этот рецепт приготовления голубцов… ну неужели непонятно, что это исключительно для того, чтобы вы, мой драгоценный читатель, испытали хоть одно-единственное реальное удовольствие, приготовив их на своей чистенькой кухне, упакованной всяческой бытовой техникой?

Как говорится – чем богаты… если больше нечем поделиться, то хоть такой крохотной радостью.

Аделаида, тем временем, собиралась ехать в Москву, где ей было назначено собеседование аж у самого консула (неужели правда, что консул беседует со всеми, стремящимися в западный рай?), чувства ее перед этим визитом были сродни тем самым, которые она испытывала тогда, когда ей предстояло посетить стоматолога или гинеколога…

Ни в жизнь бы она не поехала в этот самый «рай», если бы не слабая надежда, что все-таки сумеет переломить полосу неудач, ну и любопытство тоже играло далеко не последнюю роль – так ли уж плоха страна, в которую ей хотелось поехать, как она её себе представляла (например, по фильмам). Со всех сторон она слышала такие разные отзывы, но это же понятно – все воспринимают действительность со своей колокольни, и не бывает двух одинаковых впечатлений от одного и того же.

А все рассуждения о том, что в Штатах нет «подлинной культуры», она отметала начисто: в России её тоже давно уж не было, по причине полного истребления носителей этой самой культуры (некоторые, правда, умерли своей смертью – как её знакомая пианистка или та же Анастасия Цветаева – но это еще совершенно ни о чем не говорит, это, скорее, исключения из общего правила).

И вообще, ХХI век был веком торжества техники, а не культуры, в этом она была полностью убеждена. Если человечество не погибнет в ближайшее время от собственной подлости и агрессии, то скоро начнут клонировать людей и продлят жизнь отдельного человека до бесконечности – вот только зачем??

Однако автор опять ударился в «философские» измышления. Пора уже посадить Аделаиду в поезд и отправить в Москву на собеседование в американское посольство.

Поезд приходил рано утром, около семи часов, до собеседования оставалось еще три часа, куча времени.

Аделаида не спеша вышла на Тверскую, бывшую улицу Горького, и тихонько двинулась по ней. В этот ранний час ей навстречу почти никто не попадался, только проносились мимо тоже довольно редкие автомобили. Через час она дошла до Пушкинской площади и решила подкрепиться. «Макдональдс» был уже открыт. «А почему бы и нет?», – подумала Аделаида. Она не считала их продукцию вредной для здоровья, немного дороговато, конечно, но вполне съедобно, а некоторые вещи даже вкусны – например, жареная картошка!

Купив какой-то из «Маков», Аделаида устроилась в одиночестве (народу с раннего утра было раз-два и обчелся) и стала «питаться», запивая «Мак» совсем даже недурным кофейком (впрочем, до её любимого «Амбассадора» ему, конечно, было далеко!).

Потом спустилась в метро и доехала до «Баррикадной», где и вышла наверх. Переходя скверик и случайно задрав голову, вдруг увидела высоко в ветвях деревьев растянутый между ними транспарант, на котором было написано что-то чересчур странное, а именно: «Катька, я тебя люблю!!!» И ей очень сильно захотелось заплакать. Всё-таки то, как поступила с ней дочь, выдержал бы не всякий, да и в душе Аделаиды остался страшный рубец, который кровоточил всякий раз, когда что-нибудь напоминало ей о дочери.

Конечно, пришлось усилием воли подавить слезы, подступившие к глазам, и проглотить комок в горле, не дававший дышать. А тут ещё мысль, что её будут «пытать» (морально, конечно) в посольстве…

У Аделаиды была очень скверная привычка не хранить никаких бумаг и документов, с течением времени вроде бы становившихся ненужными. Но ощущение их ненужности было очень обманчивым, потому что ведь никто не знает, как может повернуться его жизнь, и ничего не значащая сегодня бумажонка может завтра вдруг стать важным доказательством.

Аделаида давно выкинула два предыдущих заграничных паспорта, густо испещренных разными визами и штампами, поэтому предъявить американцам доказательства того, что она много путешествовала, но всегда возвращалась в свою страну, она не могла. На всякий случай она взяла с собой толстый альбом, где на фото она была запечатлена у разных достопримечательностей: у Биг Бена в Лондоне, у Венеры Милосской в Лувре и даже с Папой Иоанном Павлом П в Ватикане. Ещё она взяла с собой «Certificate of Attendance», нечто вроде «Похвальной грамоты», которую ей выдали в «Greenwich School of English», куда она в свое время потащилась за Катькой и где очень недолго пыталась изучать английский.

Их поселили в английской семье, жену звали Кейт, а мужа – Вильям. Он был шотландец и не любил англичан, это было видно хотя бы из того, что он всё время говорил о том, что англичане – индюки надутые (это можно было понять, даже не зная языка). Диваны в их доме все были продранные, а эта парочка – Кейт и Вилли – явно любили выпить. Аделаида с Катькой привезли с собой две бутылки водки, этого хватило, чтобы супруги упились «в драбадан». Когда Кейт была ещё трезвой, она вежливо выслушивала Аделаидины речи, произносимые на английском, но как только забалдела, вежливость её куда-то испарилась, дав волю весьма непосредственной реакции. Она чуть под стол не валилась, слушая, как Аделаида немилосердно коверкает английский. «Ну, сука, поговорила бы ты по-русски!», – подумала Аделаида. – «Я бы вообще тогда, небось, умерла от хохота».